Зарождение духовного образования на Вятке в 20–30-е гг. XVIII в.

Познание всегда являлось особой духовной стороной в истории человечества. Обычно считается, что знание есть благо для человека. Действительно, оно приносит определенную пользу. Но существуют знания, приносящие человеку страдания. Например, библейская история грехопадения человека показывает пример таких знаний. “И увидела жена, что дерево… приятно для глаз и вожделенно, потому что дает знание; и взяла плодов его и ела… И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги” (Быт. 3. 6, 7). Священное Писание, таким образом, говорит, что человек с тех пор познал Добро и зло (“И открылись глаза у обоих”), следовательно, и поступать некоторые люди стали, кто по Добру, а кто по злу. Но есть познание, которое учит, как творить Добро и уклоняться от зла. Например: “Ударившему тебя по щеке подставь и другую” (Лк. 6.29), в том смысле, что зло необходимо останавливать. В таком ключе понималось предназначение получения знаний на Руси с момента принятия Крещения. Соответственно система образования строилась с целью духовного воспитания человека, как можно более абстрагируясь от светского, мирского знания. Около семи столетий Россия жила с таким пониманием получения образования. Поэтому ей был чужд западноевропейский путь образования, который с эпохи Возрождения сводился к цели наилучшего обустройства в мире. Когда в России стали проводиться реформы образования по западноевропейскому образцу, они были встречены протестом. Необходимо выяснить причины этого протеста.

Как известно, основной массив знаний на Руси давала Церковь. Выше уже было сказано, что она выполняла эту задачу в соответствии с целью нравственного переустройства человека. Верно по этому поводу отмечает А. В. Карташев: «Категория развития ума, мысли, науки и вообще человеческой земной культуры отсутствовала в составе учения Православной Церкви. Это дело царей и государства. Церковь это принимала под своим контролем и со своими условиями. Но не считала этого прямым своим “делом”»[1]. При Петре I в сферу духовного образования проникают мирские элементы. В среде русского духовенства такие тенденции были встречены непониманием и протестом. В связи с этим проявляется первая причина нежелания принимать западноевропейские формы образования. Она состояла в разногласии целей образования Церкви и государства. С другой стороны, общество ощутило потребность в получении знаний.

Необходимость реформ в сфере духовного образования.

В XVIII в. была осознана потребность в просвещении русского духовенства. Здесь можно выделить два побудительных момента. Во-первых, еще в XVII в., и тем более в следующем, XVIII в., испытав сильное влияние со стороны Запада, православное сознание народа подверглось сильному воздействию протестантского учения. Такое воздействие показало, что русское духовенство, по большей части, не было способно полемизировать с учеными протестантами. “У русского народа был здоровый духовный инстинкт, но не было православной образованности”, – отмечает О. Н.Новоселов[2]. Далее, вятский философ представляет еще более угрожающую картину: “слабое, неоформленное в ясную логическую систему православное богословие пребывало лишь во внутренней духовной жизни, в духе, не выражалось в четких доказательствах, и потому не выдерживало спора с отточенной западной схоластикой”[3]. Это было внешним побуждением. Второй побудительный мотив был напрямую связан с первым, но имел свое отражение внутри страны. Уже в XVI в. была выявлена проблема, связанная с неграмотностью части духовенства. Иван IV, созвав Стоглавый собор, пытался решить этот вопрос, устанавливая что “в коемждо граде предавали своих детей на учение грамоте”[4]. В XVII столетии данная проблема вновь показала себя, когда проводилась церковная реформа при Алексее Михайловиче (1645–1676 гг.). Тогда потребовалось приглашать ученых-малороссов, для того, чтобы они привели русские богослужебные книги в соответствие с греческими. Качество образования малороссов к сер. XVII в. было намного выше, чем у великороссов, что и обусловило их приглашение. В XVIII в. эта проблема вновь поднималась. Теперь правительство, благодаря деятельности Петра I, законодательно разработало целую систему духовного образования.

Ближайший сподвижник Петра I Феофан Прокопович разработал “Духовный регламент” 1721 г., определявший правовые основы образования. В Манифесте к этому документу поставлена цель реформы: “посмотря и на Духовный чин, и видя в нем много неустроения и великую в делах его скудость…возымели Мы страх…пренебрежем исправление и чина Духовного”[5]. По регламенту в городах, при архиерейский домах должны были открываться школы. Содержание этих школ возлагалось на духовенство и монастыри. Возглавляли школы ректоры и префекты, в обязанности которых входил общий надзор за школами[6]. Учеников набирали из числа священнослужителей, причем такой набор был обязателен для детей духовного сана. Также разрешалось “и градским лучшим приказным людем, а о дворянах, как собственная воля будет Царскаго Величества”[7]. Учащиеся жили отдельно от своих родителей, в специальных помещениях. С родными видались достаточно редко. Условия проживания, по своей строгости, были схожи с монастырскими. Историк Церкви Знаменский П.В. видит в этом следующую цель: “Таким образом предполагали воспитать новое поколение духовных лиц, отрешенное от старого быта”[8]. Учебными предметами были: грамматика, география, история, арифметика, геометрия, логика, риторика, физика, метафизика, политика Пуффендорфа и богословие. Вообще система обучения была построена по образцу Киевской Академии и предполагала разделение на классы, ученики которых должны были делать по звонку, “как солдаты по барабанному бою”[9].

Появление духовных школ в России.

К началу XVIII в. во всем Русском государстве только в трех городах (Киеве, Москве и Новгороде) были организованы постоянные школы для обучения детей [10]. Благодаря попечению Петра I, школы стали появляться и в других городах. Что касается духовных школ, то вслед за Москвой и Киевом появились они в том же Новгороде (1706 г.), еще раньше в Чернигове (1700 г.) и Ростове (1703 г.). Среди названных городов особо выделялся Новгород со своим митрополитом Иовом, который даже пригласил знаменитых братьев Лихудов[11] к себе в епархию. С их помощью он завел греко-славянское, а потом и латинское училища, от которых с течением времени произошло еще 14 школ по разным городам новгородской епархии[12]. Возможно, кто-то удивится такой плодотворной деятельности Иова новгородского. Но при этом надо помнить, что в Новгороде почва грамотности была возделана еще в эпоху Русского Средневековья, когда этот город не уступал Киеву и Москве по уровню своей книжности. Понятно, что другие города, когда в них появлялись духовные школы, не могли похвастаться такой плодотворностью в силу исторических условий развития. Более того, не имея почвы, некоторые из них (в том числе и Хлынов) проявляли нежелание организовывать у себя духовные школы. Тогда, по выражению А. В. Карташева необходима была “палка закона”[13], т.е. издание нормативного документа, в силу которого местные духовные власти обязывались бы обустраивать школы. Такой документ был издан, это упоминавшийся уже “Духовный регламент”.

После издания его можем наблюдать появление духовных школ в Твери, Белгороде (1722 г.), Казани, Суздале, Коломне, Холмогорах (1723 г.), Рязани, Вологде (1724 г.) и в Устюге (1725 г.). Так же и в Хлынове появляется духовная школа при Архиерейском доме.

Архиепископ Алексий. Попытка создания школы.

Первой такой попыткой занялся местный воевода Чаадаев (1721-1724 гг.), пытавшийся провести в жизнь указ Петра I о заведении школ цифири, изданный еще в 1714 г. Воевода проявлял в этом вопросе довольно активную позицию, пытаясь обустроить образовательное учреждение. Причиной столь продолжительной задержки по открытию школы стало отсутствие учителей. Но, как кажется, это была причина внешняя, подлинная же скрывалась: еп. Дионисий и за ним Алексий были противниками преобразований Петра I, поэтому старались не открывать учебные заведения исходя из этого. Противление петровским преобразованиям можно назвать второй причиной нежелания открывать школы. И даже когда в 1720 г. прислали учителя, школа открылась не сразу. Владыка Алексий указывал еще на один повод, чтобы не открывать школы — он был против учреждения ее под ведомством Адмиралтейской коллегии, а также сетовал на то, что без указа Св. Синода школу устроить не может[14]. Воевода Чаадаев делал все возможное для появления на Вятке школы, но всюду встречал административные барьеры. Вот на что он сетовал: “писано в приказ преосвященного епископа к отсылке в школу, дому архиерейскаго приказнаго чина дьячьих и подяческих, поповых и протчего церковного чина, и домовых и монастырских слуг детей их”[15]. Далее, с горечью воевода продолжает: “И по тому письму оных чинов детей…не бывало”[16]. Однако как ни старался Чаадаев, реализовать задуманное ему не удалось. Вслед за второй причиной можно обозначить и третью, связанную с личными качествами человека. У еп. Алексия выделяется нелюбовь к образованию вообще, ибо сам “Он не был учен ни каким наукам, нравом прост”[17], зато “к украшениям церковным охотник”[18]. Естественно, к чему душа человека предрасположена, такие формы она и будет себе творить. Поэтому личные качества человека необходимо учитывать, когда разбирается какое-то историческое явление. Справедливости ради следует сказать, что эта причина не являлась доминирующей, однако учитывать ее все-таки стоит. Тот же еп. Алексий оставил после себя храмы Вятки, а точнее их оформление в возвышенном состоянии. Делом просвещения займется следующий епископ Лаврентий (Горка), душа которого на этот раз была предрасположена к просветительской деятельности.

И все же при еп. Алексие появилась первая школа на Вятке. Несмотря на обозначенные причины, он повиновался распоряжениям духовных властей. К 1727 г. была устроена элементарная школа, собравшая в себя всего 27 детей[19]. Однако школа эта никакого плода не приносила, и числилась лишь формально.

Личность епископа Лаврентия Горки.

“В судьбе Л. Горки как в зеркале отразилась бурная, противоречивая эпоха Петра I”[20]. Эти слова характеризуют главные стороны личности еп. Лаврентия: целеустремленность и готовность к преобразованиям. Такие качества были характерны для всех сподвижников Петра I, каковым, безусловно, являлся и еп. Лаврентий. Многие стороны характера еп. Лаврентия были схожи с петровскими. Скажем, когда он приехал на Вятку, то все удивлялись тому, что он сам за всем хочет смотреть и вступает в такие дела, в которые прежний архиерей не входил[21]. То же было и в характере Петра I, который порой брался за дела, не свойственные царю.

В миру будущего просветителя земли вятской звали Андрей. Родился он в 1671 г. в польском городе Лаврове в семье православных родителей. Большое влияние на становление его личности оказал митрополит киевский Варлаам, который и принял участие в пострижении Андрея под именем Лаврентия. После этого Лаврентий поступил на обучение в Киевскую Академию. Окончив ее, был определен на должность учителя в том же учебном заведении.  На этом поприще он проявил “прилежание и успехи”[22]. Здесь Лаврентий познакомился с Феофаном Прокоповичем. Они завязали довольно доверительные отношения. Надо сказать, эти отношения не стали сиюминутными, но продолжались всю их жизнь. Феофан, будучи более влиятельной личностью, практически всегда оказывал поддержку Лаврентию, когда тот оказывался в затруднительном положении.

За “прилежание и успехи” Лаврентия назначили игуменом Выдубицкого монастыря. И здесь Лаврентий продолжал делать больший упор на процесс своего образования. Через несколько лет Лаврентия назначили на должность архимандрита Новоиерусалимского монастыря в Москве, основанного еще в бытность патриарха Никона. Однако в этом монастыре Лаврентий не успел занять места, т.к. сразу был определен на должность обер-иеромонаха на время Персидского похода Петра I (1722–1723 гг.). “Ученость Его доставила ему в сiе время милость и благоволение сего Государя, который по возвращении из Персидскаго Похода в непродолжительном времени высочайшим указом повелел произвесть Его в 17223 (в 1723 г. – М.О) году во Епископа Астраханскаго”[23]. Четыре года пробыл Лаврентий епископом астраханской епархии, после чего занимал ту же должность в Устюжской и Рязанской епархиях. А в 1733 г. был поставлен на Вятскую и Великопермскую епархию. По замечанию Вештомова, причиной столь частой смены епархий служил его вспыльчивый характер, который бывал, однако непродолжителен[24].

Открытие школы. Процесс обучения.

Как уже было сказано, первая школа была открыта еще при еп. Алексие. Функционирование же ее было лишь “на бумаге”, на деле обучение практически не велось. Сменив Алексия, еп. Лаврентий сразу приступил к выполнению своей главной задачи – созданию на Вятке школы.

Устройство школы. Первоочередной задачей, связанной с открытием школы стало обустройство здания, в котором бы обучались грамоте. Под школу определили помещение при архиерейском доме: двухэтажная деревянная изба и еще три избы, меньшие по размеру[25]. Как видим, комплекс зданий не слишком впечатляет, однако, приходилось исходить из того, что есть. Естественно, деревянная постройка, в скором времени должна была придти в негодное для обучения состояние. Уже после смерти Лаврентия школу переместили в стены Успенского монастыря. Но и тут первое время помещения были малопригодны для обучения, т.к. старые печи не давали тепла. В добавление ко всему не хватало свечей, да и ученический стол был очень скуден[26].

Содержание школы осуществлялось в соответствии с “духовным регламентом”, по которому было определено, чтобы школа финансировалась в основном за счет монастырей, которые должны были выделять 20-ю долю урожая. В связи с этим средства выделялись с большим трудом и крайне нерегулярно, поскольку вятские монастыри сами с трудом сводили концы с концами. Обеспечивал семинаристов фактически один Успенский Трифонов монастырь, который давал им хлеб, толокно, квас, капусту и другие продукты[27]. Вообще же Успенский монастырь в XVIII в. стал духовной и материальной базой для становления образования на вятской земле.

Другой заботой по обустройству школы было создание библиотеки. Можно выделить три главных источника, которые использовал Владыка Лаврентий для пополнения библиотеки: 1) книги, посылаемые по указу из Св. Синода, 2) выписная литература, 3) собственная библиотека. С последним пунктом Вятскому краю повезло, т.к. еп. Лаврентий имел прекрасную на тот момент библиотеку, насчитывавшую три с половиной сотни книг.

Наконец, еще одной важной задачей был набор учительского состава. В нашем крае не было возможности отыскать сведущих людей в этой профессии, поэтому пришлось их заимствовать со стороны. Однако сделать это было не так просто, ибо желающих ехать в глухой край практически не находилось. Еп. Лаврентий сделал многое, чтобы на Вятку приехали если не лучшие “мужи” того времени, то по крайней мере не последние. Были приглашены М.Е. Финицкий и В. Лещинский, позже приехал монах Иоаким Богомедлевский.

Среди этих учителей наибольшего внимания заслуживает Михаил Финицкий, надолго связавший свою судьбу с вятским краем. Как и еп. Лаврентий, Михаил Финицкий окончил Киево-Могилянскую Академию, затем преподавал в Харьковской духовной семинарии. В июне 1735 г. приглашен Вятским Владыкой в г. Хлынов преподавателем славяно-латинской школы. С этого же времени и до 1744 г. являлся главным учителем, занимая должность префекта. Преподавал грамматику, пиитику, риторику, диалектику[28]. Помимо этого Михаил Ефстафьевич занимался еще одним важным делом — подготавливал проповеди, этот необходимый элемент в деле нравственного просвещения людей, тем более в условиях практически полной неграмотности. Михаилу Финицкому принадлежит создание т.н. системы взаимообучения. Разработка ее была связана со следующей проблемой. Как уже было сказано, Хлынов на тот момент испытывал проблему с набором учительского состава. Поэтому М. Финицкий ввел систему взаимообучения, в соответствии с которой способные студенты старшего класса риторики обучали младших. Благодаря этой системе после нескольких лет работы школа получила наставников из вчерашних студентов[29]. Уважение к этому человеку добавляет и то, что он единственный из трех приглашенных остался в нашем крае, несмотря на все трудности, встречавшиеся ему на жизненном пути.

Другим преподавателем стал Василий Лещинский. Образование он получил в Киево-Могилянской академии. Если М. Финицкий занимался в верхнем отделении вятской школы, то Лещинский – в нижнем, обучая неграмотных русской элементарной грамоте. В помощь ему были выделены три школьника старшего возраста, которые в то же время продолжали учиться[30].

Наконец, третьим преподавателем стал монах Иоаким Богомедлевский, находившийся в заточении в Чердынском монастыре. Он также обучался в Киевской академии, но помимо того слушал лекции в ряде европейских городов: Львове, Люблине, Кракове, Данциге, Кенигсберге, Варшаве. Бытует мнение, что Иоаким Богомедлевский является первым русским гомилетом (гомилетика излагает правила церковного красноречия и проповедничества)[31]. Из заточения Иоаким был вызволен по инициативе еп. Лаврентия. В новоиспеченной школе Богомедлевский занимался преподаванием риторики и поэтики. Однако после смерти Владыки, Иоаким бежал. В оправдание его стоит сказать, что положение Иоакима на Вятке было тяжелым. Во-первых, ему поручили преподавание уже в довольно престарелом возрасте, а учитывая недоброжелательное расположение со стороны учеников и духовенства, выдержать это в солидном возрасте довольно сложно. Во-вторых, о. Иоакиму поставили жалованье всего в 35 копеек, да и те не дали ему в руки, а купили ему на Рождество 16 аршин холста[32].

Таким образом, преподавательский состав был полностью из числа малороссов. В связи с этим выделяется четвертая причина недовольства людей, противившихся введению нового образования. Она связана со взаимоотношениями великороссов с малороссами. Еще с момента воссоединения Украины с Россией (1654 г.) при царе Алексее Михайловиче правительство активно привлекало малороссов и к управлению страной, и к процессу обучения. Естественно, что великороссам приходилось “потесниться”, уступая места своим собратьям с украинных (т.е. с окраинных) земель. Так, например, были оттеснены от проведения церковной реформы патриарха Никона передовые на тот момент представители “кружка ревнителей благочестия” (Стефан Вонифатьев, Иван Неронов и др.) и заменены на ученых людей с Украины (Епифаний Сланивецкий, Арсений Сатановский и др.). По мысли историка С.М. Соловьева, часть из “передовиков” встали в число раскольников не потому, что были против собственно реформ, а потому что были обижены на правительство[33]. То же происходило и при Петре I. И это было первым поводом к недовольству в отношении малороссов. Другим поводом стало недоверие в религиозном вопросе. Великороссы еще со времени подчинения Украины поляками считали, что, находясь под длительным игом шляхты, украинцы соблазнялись ересью католичества (“латинства”), отступив от истины Православия. С “латинством” связана следующая причина, которая будет разобрана ниже. Справедливости ради надо сказать, что чистота Православия у малороссов сохранялась, к тому же их грамотность превосходила грамотность великороссов. Так что такие недовольства носили скорее субъективный характер.

Процесс обучения. Важной задачей в этом деле стал поиск будущих учеников. Однако отыскать желающих было проблематично, т.к. местное духовенство не желало отпускать своих детей на обучение. В связи с этим уместно обозначить пятую причину, возможно, самую вескую среди прочих. Когда вятское духовенство ознакомилось с учебной программой, оно не могло прийти в восторг от неё. Дело все в том, что программа обучения будущих православных священников сводилась по большей части к изучению латыни и других “непонятных” светских наук, которые не были актуальными для духовенства. Конечно, вооружаться знанием, даже светским, православному духовенству было просто необходимо хотя бы для того, чтобы уметь полемизировать со своими оппонентами Запада. Но это знание должно быть дополнительным, фундамент же состоять из основ Православия. Достаточно точно выразился по этой проблеме вятский священник С. Гамаюнов: “Осознание практической ненужности большей части получаемых в духовной школе знаний лежала в основе прохладного к ней отношения”[34].

Что же предлагалось изучать? В первом классе, называемой фара или аналогия, изучалось, как читать и писать на латинском языке. Непонятно только, как учащиеся, не получив основы грамматики родного языка, могли изучать латынь. Во втором классе, который назывался инфима (от лат. infima, низшие), учащиеся подготавливались к грамматическому разбору[35]. Третий класс – грамматика, был нацелен на изучение грамматики все того же латинского языка. В четвертом классе – синтаксима, предполагалось осуществлять перевод с латыни на русский и с русского на латыни. Весь этот процесс казался ученикам непонятным. Один из них жаловался: “в прошлом 738-м году ис той российской школы переведен в славяно-латинскую школу, и с того году по се число обучаюсь фаре, а российскую грамоту, часослов перезабыл, и псалтырь, и протчих книг не обучал и за необучением тоя российской грамоты в славянолатинской школе обучатся весьма непонятен”[36]. Как видим, уже в классе фары ученики забывали русскую грамоту. В добавление ко всему учебный материал, которым пользовались в первых четырех классах, был не самого лучшего качества. Основным учебником в первых четырех классах было пособие Альвара, пришедшее из западных школ в Киев еще в XVII в.[37]. Учебник этот считался “одним из темнейших”, которые тогда существовали по грамматике. Первые четыре класса, таким образом, были практически полностью посвящены латыни. “Трудно было великороссу преодолеть это инстинктивное оттолкновение от латыни” – отмечает А.В. Карташев[38].

Следующим уровнем образования было изучение пиитики и риторики. Пиитику (наука о стихотворстве) изучали в пятом классе. В основе поэтических образов были взяты античные боги и герои. Само по себе изучение пиитики на основе языческих образов вряд ли могло нанести вред православному сознанию русского духовенства. Еще в IV в. Отец Церкви Василий Великий в своем “Слове к юношам о пользе чтения книг языческих” говорил о необходимости изучения даже такой, казалось бы, антихристианской литературы. Но это он писал в годы правления императора Юлиана Отступника (361–363 гг.), который запретил христианам обучаться в школах. Это был продуманный указ, по которому христианство должно было, по мысли Юлиана, деградировать умственно перед лицом язычества, а потом и исчезнуть вовсе. В такой ситуации Василий Великий, понимавший, что христианам необходимо было обучаться грамоте, предлагал изучать языческую литературу, развивая этим умственные способности. Но то было время, когда христианское учение было поставлено “вне закона”. Однако когда Православие является государственной религией, такой шаг вызывает недоумения.

Эта же проблема возникает и в шестом классе, где опять-таки встают образы Клеопатры, Антония, Перикла, злой фортуны и.т.п.[39] Правда есть совсем немного и о церковной проповеди. Непонятно при этом, чему духовенство должно было учить мирян, получая такие знания. Тогда вполне объяснима позиция протеста против такого учебного материала.

Несмотря на все трудности, набрать учеников все же удалось. Правда, не без применения силы. В итоге к 1735 г. насчитали 400 учеников в возрасте от 7 до 25 лет.

Недовольство школой и кончина еп. Лаврентия.

Одним из поводов к открытому противлению школе Лаврентия было “завлечение” сына богатого купца Злыгостева в образовательное учреждение. Отцу мальчика такой подход не понравился, и он подал жалобу в местную канцелярию. После этого провинциальная канцелярия арестовала келейников и подъяков архиерея, служителей и даже учеников школы, а подьячие и рассыльщики воеводской канцелярии и до сотни посадских с палками, дубинками и кирпичами напали на архиерейский дом, ломились в ворота, бросали кирпичи в дом и школу. Еп. Лаврентий подал челобитную на имя императрицы Анны Иоанновны, которая своим указом на время положила конец открытым выступлениям против просвещения[40]. В эти трудные минуты еп. Лаврентия поддерживал его старый знакомый Феофан Прокопович, находившийся при дворе императрицы.

Несмотря на личные качества, такое противление не могло не сказаться на здоровье Владыки, которому шел уже седьмой десяток лет. Добавило огорчения известие о кончине Феофана Прокоповича. Все это подвело Лаврентия к тяжелой болезни, и в скором времени епископ скончался – 10 апреля 1737 г. После его смерти школа на время приходит в упадок. Новый подъем образования начнется с прибытием на Вятку еп. Варфоломея (Любарского).

Итак, все вышеперечисленные причины можно разделить на субъективные и объективные. К субъективным относятся противление малороссам, петровским преобразованиям, и личные мотивы. Объективными являются разногласие в целях образования Церкви и государства и общее противление латинству (хотя и тут, конечно, присутствует субъективный момент). Все эти причины показывают, что большая часть общества на тот момент не была готова принять образование в том виде, в котором оно преподносилось. Поэтому называть таких людей косными и отсталыми было бы не верно. Однако стоит отметить неприятную тенденцию, которая появилась уже после смерти еп. Лаврентия и показывала, что в отношении вопроса духовного образования общество не находило единства. Дело в том, что выпускники школы, особенно же наиболее преуспевшие в грамоте, не приветствовались противниками образования. Заканчивая обучение, некоторые из выпускников становились священнослужителями. Однако были “в чести” лишь тогда, когда на Вятке присутствовали Владыки. Когда же архиереи покидали пределы епархии, то управление ею переходило в руки Духовного приказа. Тогда старые руководители Приказа стесняли молодых умников, так что те были “в загоне”[41]. Безусловно, что для общества такие тенденции были весьма разрушительны.

Знания, как орудие, необходимы были как государству, так и Церкви. Последней, в частности, для того, чтобы укреплять внутреннюю организацию и противостоять наплыву протестантских идей в XVIII в. Поэтому школа, безусловно, была необходима, но с некоторым изменением содержания учебного плана.