Вопросы взаимодействия духовного образования и монашества в Вятской и Великопермской епархии в XVIII в. — Кустова Е.В.

Кустова Е. В. Вопросы взаимодействия духовного образования и монашества в Вятской и Великопермской епархии в XVIII в.

Монастыри в допетровской Руси являлись центрами книжности и образования. Опираясь на западный опыт, Петр I попытался вывести образование из монастырских стен. Несмотря на это, в XVIII в. тесная связь между ними сохранялась.

Одна из первых школ на Вятке появилась именно в стенах монастыря. По указам Петра I 1714, 1716 и 1720 гг. вятский воевода В. И. Чаадаев обратился с требованием устроить при Вятском архиерейском доме и Успенском Трифонове монастыре цифирную школу[1]. Однако она, по-видимому, так и не была создана, поскольку в ноябре 1721 г. Петр I согласился на прошение Синода освободить духовное ведомство от содержания «цыфирных» школ[2]. Однако взамен этого царь приказал архиереям в соответствии с «Духовным регламентом» создать духовные школы для обучения будущих церковно-священнослужителей[3]. Курс обучения в новых школах был рассчитан на 8 лет, а в основу преподавания положена латынь. Школы должны были устраиваться в виде закрытых учебных заведений, по образу монастыря, с редкими свиданиями с родственниками, строгим распределением времени, неусыпным надзором ректора и префекта. Обучение в семинариях становилось обязательным для детей духовенства. Назначение в клир теперь находилось в зависимости от получения образования в духовной школе[4].

В 1723 г. была организована первая на Вятке духовная школа при Вятском архиерейском доме, где первоначально было набрано 35 человек. Помимо архиерейской школы, в 1731–1732 гг. упоминается также школа в Вятском Успенском Трифоновом монастыре. Причем последний не только предоставлял помещение, но и кормил учащихся. В 1732 г. еп. Алексий в доношении Синоду говорил о невозможности выслать в столицу хлеб, объясняя это тем, что «…из того же (Трифонова) монастыря довольствуются хлебным пропитанием имеющиеся в том монастыре школьники, которых в учении ныне обретается церковнических детей человек 50 и больши». Однако система обучения в этих школах не выходила за рамки обычного домашнего образования того времени и не соответствовала требованиям «Духовного Регламента». Ученики учились читать и писать, используя азбуку, часослов, букварь, псалтырь. Причины подобного несоответствия было, по крайней мере, три – отсутствие учителей, знавших латынь, скудость церковных средств и характер вятских архиереев Дионисия и Алексия, которые не поддерживали петровских нововведений в образовании[5].

Кардинально меняется облик архиерейской школы после приезда на Вятку в 1733 г. еп. Лаврентия (Горки). В 1734 г. заботами владыки в Хлынове при Архиерейском доме открылись славяно-латинская и российская школы, предназначенные для подготовки вятского духовенства[6]. В жизни славяно-латинской школы особую роль играл Вятский Успенский Трифонов монастырь. Первоначально школа располагалась в комплексе зданий при архиерейском доме. В октябре 1744 г. было принято решение о переводе славяно-латинской и русской школ в Успенский монастырь, до постройки в следующем году нового здания[7]. Однако временные гости задержались в монастыре на полвека. Школа заняла смежное с Афанасьевско-Кирилловской церковью здание духовного приказа[8]. После страшного пожара 1752 г. славяно-латинская и российская школы на несколько лет оказались закрыты. Поскольку в пожаре сильно пострадали здания Духовной консистории и архиерейского дома, то новопостроенное здание  школы было отдано консистории и казенному приказу. Семинарские же покои, в которых жили студенты, заняли монахи. Более того, монастырь, сильно пострадавший от пожара, уже не мог обеспечивать студентов хлебом и квасом, поскольку сгорели житницы с хлебом[9]. Но после возрождения школы в 1758–1759 гг. местом для нее вновь был избран Успенский Трифонов монастырь «…как пристойнейшее и безопаснейшее место от пожаров», где все постройки к тому времени были уже каменные[10]. В 12-ти свободных кельях разместились учителя, ученики, учебные классы, семинарская библиотека и пекарня[11]. Только в 1794–1795 гг. семинария была из монастыря переведена в собственное помещение, пожертвованное для нее в архиерейской Филимоновской даче, а прежние семинарские здания в 1797 г. были обращены в конюшни[12].

Успенский монастырь также отвечал за содержание семинаристов. «Духовным Регламентом» было предписано монастырям выделять на содержание духовных школ 20-ую долю урожая хлеба. Однако это содержание получалось школами из вятских и пермских монастырей с большим трудом и крайне нерегулярно, поскольку последние сами с трудом сводили концы с концами. Содержал семинаристов фактически один Успенский монастырь, который давал школам, а затем семинарии печеный хлеб, толокно, квас, капусту и крупу для щей, а в постные праздничные дни горох и конопляное семя для каши, тратя на двести учеников около 100 руб. в год[13]. Трифонова обитель отвечала за обеспечение школы вплоть до секуляризации. В 1764 г. монастырям, по сути лишенным своих доходов, были определены постоянные штатные оклады. После этого школы стали содержаться из государственной казны[14]. Однако настоятели Успенского монастыря, являвшиеся одновременно с 1764 г. ректорами семинарии, по-прежнему занимались вопросами обеспечения семинаристов, поскольку положение последних оставалось непростым. В 1781 г. ректор, архимандрит Успенского монастыря Каллист жаловался еп. Лаврентию, что ученики семинарии «…ходят весьма в худом и раздранном одеянии, также и обуви надлежащей не имея, носят лычные лапти, чем наводят вашего преосвященства семинарии стыд», прося его оказать помощь[15].

Монахи также жертвовали книги для семинарии. В их числе постриженик Успенского монастыря игумен Мисаил (Сеземов), архимандриты Успенского монастыря Павел, Андрей (Таршевский) и др. Как правило, они дарили библиотеке книги на латыни[16]. В свою очередь, семинарской библиотекой пользовалась и братия Успенского Трифонова монастыря[17].

Успенский монастырь не только стал домом для учеников, но и активно участвовал в учебном и воспитательном процессе. Если первые учителя были приглашены из Киева, то впоследствии была введена система взаимообучения, когда способные студенты старшего класса риторики обучали младших: сначала класса аналогии, потом инфимы, далее грамматики и синтаксимы. Такой путь прошли будущие постриженики Успенского монастыря – братья Николай и Михаил Сеземовы, Иоакинф Черепанов, Назар Хорошавин, Василий Клобуков. Что касается Мины Мышкина, обучавшегося после семинарии в Московской академии, он сразу стал учителем старших классов грамматики и пиитики[18]. Некоторые из них преподавали не только до пострига, но и став монахами.

Особую роль монастырь должен был сыграть в деле духовного воспитания будущих пастырей. Необходимость воспитания осознавалась преподавателями архиерейской школы. Семинарская инструкция 1744 г. отмечала, что ученики должны были не только учиться латинскому языку, «но и всякаго благочестия и добрых нравов, имели бы в сердцах страх Божий». Однако предлагалось только два средства для воспитания – личный пример педагогов, которые должны были иметь «образ смирения, богоугодного же и трезваго жития» и посещение церковной службы: по воскресным и праздничным дням[19]. После преобразования школы в семинарию, в инструкции 1758 г. появилось важное нововведение: ученики отныне должны были не просто посещать службы в монастырских храмах, но и участвовать в богослужении. Студентам указывалось ходить «…в том монастыре в церковь, и, становясь по крылосам, петь по-киевски, а в простые дни ко всякому ж пению посылать для чтения умеющих часослов и псалтыри по два, да для канонов и стихир по два ж человека, а оставшим в покоях, вставая по утру, читать утренния молитвы и параклис[20] Богоматере, а в вечеру вечерния и канон Ангелу хранителю неотменно, в коих молитвословиях особо наблюдать над ними обретающимися в том Успенском Трифоновом монастыре студентам Николаю и Михаилу Сеземовым»[21]. Активное участие в богослужениях давало ученикам опыт церковной службы и включало их в ритм жизни монастыря[22].

Воспитанию способствовало не только нахождение школы в обители, но и сам тип архиерейской школы, которая являлась закрытым учебным заведением «образом монастыря». Правилами предусматривались редкие свиданья учеников с родными, распределение времени по точным «регулам» со строгим надзором за семинаристами ректора, префекта и других служителей[23]. Также как и в монастыре во время трапезы читались Св. Писание, прологи и исторические повести «о церковных великих учителях»[24]. Чтобы не возникало проблем с поведением, семинаристам было запрещено ходить в гости к знакомым и родным. Однако многие семинаристы жили не в семинарии, а у своих родных или на квартирах в городе[25].

Укреплению дисциплины должен был способствовать и четкий распорядок дня. В семинарских инструкциях указывалось, когда необходимо вставать, ложиться, молиться, умываться, есть, гулять и т.д. После удара набатного колокола ученики не могли покидать школу до утреннего благовеста[26].

Содержать шумную и беспокойную молодежь в монастырских стенах было делом непростым. Правила, прописанные в семинарских инструкциях, должны были помочь соблюсти в монастыре порядок и дисциплину, а также усилить контроль над учебой. Начальник школы должен был следить, чтобы между учениками «…не было ссор, драки, пьянства, сквернословия и всякаго инаго безчестия». Ученики должны ходить по монастырю «не резвяся, без всякого шуму, но тихо и смирно»[27].

Также за поведением семинаристов следил суперинтендант. В 1763 г. на эту должность был приглашен бывший учитель семинарии иеромонах Успенского монастыря Никодим. По инструкции, выданной архимандритом Успенского монастыря Давидом, он должен был следить за выполнением домашнего задания, внушая школьникам, что без прилежного обучения они не получат священнического сана, а те, кто учится со старанием и охотой, то по их желанию будут посвящены в чин «немедленно». Суперинтенданту указывалось воспитывать в семинаристах благочестие, следить за посещением ими монастырских служб, а в воскресные дни до литургии в церкви Успенского монастыря «сказывать и внятно толковать катехизис». Он наблюдал, чтобы в семинарии не было ссор и драк, а о плохом поведении и нерадении учеников доносил префекту[28].

Дисциплина в семинариях поддерживалась путем телесных наказаний, от которых не были свободны даже учителя. За малые проступки студент наказывался розгами, за средние и большие – «словом укоризненным», а если не исправится – плетьми[29]. Только небольшие провинности наказывались земными поклонами. Так, в 1778 г. у студентов духовной семинарии нашли тетрадку, где было «некое глупейшее и суевернейшее сочинение», за что ее читатели получили по 100 земных поклонов в Успенском соборе[30].

Оказывал ли монастырь влияние на воспитание школьников? Безусловно, монастырские службы создавали особую атмосферу в семинарии. Кроме того, для некоторых школьников примером были их родители, в т.ч. ставшие монахами Успенского монастыря. Так, в 1740-х гг. в школе учился Василий Лобовиков, чей отец иером. Феодорит, постриженик Успенского монастыря, стал со временем настоятелем далекой Тохтаревской пустыни. У Мины Мышкина отец Тарасий был монахом Котельничского Предтеченского монастыря. Иван Протопопов также был определен в школу на казенное содержание, когда его отец решил поступить в Успенский монастырь[31]. Став вдовцом, священнослужитель не мог вторично жениться, и школа в какой-то мере решала вопросы воспитания и содержания его детей. К тому же, когда школа переехала в монастырь, монахи могли свободно встречаться и общаться со своими детьми, обучающимися в духовной школе.

Монахи подавали добрый пример благочестивой жизни студентам, однако были и те, чья жизнь, далекая от высоких идеалов монашества, приводила учащихся в смущение. 25 февраля 1748 г. в келью к казначею иером. Кариону в 4-ом часу ночи пришел взволнованный студент Иван Чегулин, объявив, что иером. Иннокентий «пришед к ним студентом в семинарию пьяной и им студентом в отправлении школьного дела чинит помешательство, почему де для взятья ево под караул послан был ис приказу сторож»[32].

Случалось, что монахи искушали даже учителей. 9 февраля 1764 г. сообщалось, что в Успенском монастыре «…некоторые монашествующие, собираяся в келлиях и созывая почасту находящегося в том монастыре грамматики и синтаксимы учителя Савву Адорского и покупая вино, как сами упиваются, так и ево к тому склоняют через что от преподавания в школах учению отвлекают и неоднократно по посылкам от префекта ево Адорского в келлиях утаивали да и протчих гостей к себе созывают»[33].

В целом, нахождение монастыря, а вместе с ним и семинарии около города постоянно создавало проблему поведения семинаристов, а порой и учителей. Поэтому епископ Лаврентий (Баранович) в 1794–1795 гг. перевел семинарию «для удаления от всяких соблазнов» на загородную Филимоновскую дачу, расположенную в 2 верстах от города, построив здесь два каменных флигеля. Здесь семинария располагалась вплоть до 1917 г.[34]

Помогал монастырь и в «трудоустройстве» школяров. Желающие продолжить обучение, могли освоить высшие классы философии и богословия в Московской и Киевской духовных академиях[35]. Студенты, имевшие стремление к дальнейшему познанию наук, но которым было больше 25 лет, до особой резолюции находились в Успенском монастыре. Здесь они должны были «…в подтверждение учения своего читать церковныя нравоучительныя и историческия книги»[36]. Находились в монастыре и толковые семинаристы, ожидающие свободных вакансий в Хлынове. Так, в 1748 г. студенты риторики – Алексей Свирепов, Родион Изергин, Яков Шиляев, Андрей Крекнин и Василий Лобовиков из-за отсутствия в Хлынове свободных мест дьячков и пономарей были определены в Успенский монастырь, где им было указано «…в лутчее и совершеннейшее божественнаго писания внимание, неленостно… упражняться в чтении книг, хотя славянских, чего для, какие им будут надобны по чтению книги, брать из Большаго Троицкаго собора и из Успенского монастыря и от протчих церквей», а в семинарии в воскресные дни перед литургией «сказывать катехизис со истолкованием»[37]. Оставались при монастыре также талантливые, но слабые здоровьем семинаристы и учителя. В 1751 г. учитель синтаксимы и грамматики Назар Хорошавин по причине болезни покинул школу и уехал на год домой. Чтобы не потерять способного учителя, духовное начальство определило его послушником Успенского монастыря. Помимо обычных монастырских послушаний ему было указано упражняться в проповеди Слова Божия и в чтении Св. Писания и св. Отцов. Для этого он получил право по-прежнему брать книги на латыни из семинарской библиотеки[38].

Однако были и те, кто шел в монастырь после семинарии осознанно, в надежде принять «ангельский образ». Среди студентов духовной школы, принявших постриг в стенах вятской обители и впоследствии ставших настоятелями разных вятских и пермских монастырей в XVIII в., можно назвать Иоанна (Черепанова), Авраамия (Шестакова), Нафанаила (Хорошавина), Моисея (Мышкина), братьев Мисаила и Никодима (Сеземовых), Иеронима (Яковкина) и Адама (Чебыкина). Некоторые из них получили после Вятской семинарии академическое образование. 

В результате иноки, имевшие семинарское и академическое образование, чувствовали в монастыре свое превосходство, а порой и вседозволенность – им гораздо большее прощалось, нежели простым монахам. Новое образование формировало ум, но обращало мало внимания на духовное воспитание. Негативное влияние духовного образования можно видеть даже в лучших учениках вятской семинарии, ставших впоследствии настоятелями монастырей. Тщеславие и борьба за власть иером. Иоанна (Черепанова), неблаговидные поступки вятских игуменов Мисаила (Сеземова), Авраамия (Шестакова), Адама (Чебыкина), кляузы иерод. Моисея (Мышкина) – все это свидетельствовало о проблемах духовного образования в то время. Даже зная их пороки, начальство было вынуждено назначать их настоятелями в разные монастыри из-за нехватки образованной братии.

Но были среди бывших семинаристов и те, кто, подобно игумену Иерониму (Яговкину) или архиеп. Амвросию (Серебреникову), сохранил любовь к церковной службе, молитве и, даже занимая высокие должности, продолжал вести подвижническую жизнь. Несмотря на свое высокое положение, они следовали завету св. Исаака Сирина: «Ходи пред Богом в простоте, а не в мудровании ума. За простотою следует вера, а за утонченностью и изворотливостью мудрования – самомнение, за самомнением же – удаление от Бога»[39].

Благая идея распространения просвещения и повышения образовательного уровня духовенства, характерная для XVIII в., имела определенное положительное влияние. Немало учеников школы, которые приняли постриг, стали в XVIII в. настоятелями вятских монастырей и известными проповедниками. В то же время, монастырь, где почти полвека размещалась славяно-латинская школа, преобразованная впоследствии в духовную семинарию, мог сыграть особую роль в системе образования. Однако его функции сводились в основном к материальному содержанию семинаристов. К тому же сама система обучения, направленная в основном на изучение латыни, долгое время не давала необходимых богословских знаний и духовного воспитания. В результате, в XVIII в. многие представители вятского «ученого монашества» оказались слабы в духовном отношении, среди них почти не встречалось подвижников веры.